Разбирая папанин архив, нашел прелюбопытнейший документ, о
существовании которого даже не подозревал. Этот текст написал один из
моих двоюродных братьев, со слов своей матери, сестры моего бати. Там
же я нашел и фотографию деда с бабкой в молодости. Жизнь, однако...
Прежде чем переступить порог нового века, познай историю предыдущего
РОДОСЛОВНАЯ
Мой прадед по матери, Логвин Потап Потапович, был крестьянином Харьковской губернии. Оттуда в поисках лучшей доли он с семьей переехал на Орловщину в 1908 году. Тогда по Столыпинской реформе ссужали малоземельных крестьян вольной землей по всей России. Вот мой прадед и еще несколько таких же крестьян и поселились на, так называемых, отрубах и образовали хутор вблизи села Никольского, Дросковского уезда, который потом прозвали Малоросским. Совсем рядышком находился такой же хутор под названием Стегновка, с которым впоследствие после революции малороссцы объединились. Семья у Потапа Потаповича была крепкой. Четыре сына-молодца и две дочери. Построили они хату возле пруда. Две просторные комнаты с земляными полами, сени — все как и у всех. Только вот не довелось пожить моему прадеду в новой хате — неожиданно он умер.
Прошло немного времени и старшему из сыновей, моему деду — Роману, приспело жениться. Поехал он брать себе невесту в деревню Хорошевку, что была несколько верст от хутора. Злые языки поговаривали, что поехал он туда не потому, что невеста была хороша, а потому, что у будущего тестя сплошь рождались девки и он не чаял как сбыть со двора хотя бы одну. Потому пообещал он будущему зятю дать в приданое жеребца. А Роман тогда был безлошадным. Возможно это обстоятельство и подвигло его на скорую женитьбу. Но, тем не менее, невеста Агафья Васильевна, так звали мою бабушку, была красивой. Был у нее сундук со всякими нарядами, потому что родители у нее не простые были крестьяне, а были как бы служащими у местного барина. За свое некрестьянское происхождение Агафья Васильевна не раз приходилось выслушивать упреки со стороны своего супруга Романа Потаповича, которому всегда казалось, что его жене не достает должного усердия и сноровки в нелегком крестьянском труде. Кстати, все ее платья так и пролежали в сундуке, пока она не перешила их, впоследстэив, для своих многочисленных детей. Где уж на хуторе щеголять в нарядах, не для того ее брал Роман в жены.
Двое младших братьев Романа — Миша и Гриша — не успели жениться, забрали их в царскую армию. Миша так и сгинул в первую империалистическую, а Григорий вернулся живой, но по иронии судьбы, умер от отравления грибами. В то время самый младший брат Антон тоже женился. Тесно стало двум семьям в одной хате. Решил Роман отделяться. Справил он себе хату неподалеку не хуже отцовской. Да вот незадача — проступает вода на земляном полу, не учел, видно,Роман, когда строился, уровень подземных вод. Но шли годы и, несмотря на непрекращающееся ворчанье жены за грязь в доме, Роман все тянул и тянул — и полы не стелил, и на сухое место не перебирался. Так и жили. Только перед самой войной все-таки деревянные полы в доме были сделаны, но в страшном 41-м году во время наступления немцев сгорели они вместе с хатой, а во вновь отстроенной после воины хате почти до конца 60-х годов так и оставались полы земляными.
Детей у них родилось девять душ, но выжило только шестеро. Да и то старший из них Григорий будучи малышом упал с печи и повредился головой. Стал юродивым. И уже подростком где-то не то заблудился, не то утонул. В общем пропал. Не повезло поначалу и его брату Васе. Обнаружилось у него искривление позвоночника. И быть бы ему таким жз убогим как и Грише, да слава богу при новой власти появилась возможность лечиться бесплатно. Повез его отец к врачам в Харьков. Надели на него корсет, уложили на специальную кровать, и так он провел целых полтора года. Лечили его а заодно и грамоте учили. И не зря! Вырос Вася в статного парня. Окончил школу с отличием и направили его дальше учиться. В Воронеж в сельскохозяйственный институт. Самое удивительное, семья ему никак не помогала, наоборот, однажды он прислал 40 рублей, чем изрядно порадовал родителей и удивил своих сестер Настю, Тамару, Татьяну и брата Колю.
Кормилось и одевалось семейство Романа самым что ни на есть натуральным образом, т. е. была у них корова, лошадь, свинья, несколько овец, прочая живность и даже пчелы. Роман был мастеровым — мог сам сшить из овчины тулуп, свалять валенки, даже справить сабэ из кожи сапоги. Но все остальные в семье, вспоминает мама, ходили в лаптях, сплетенных опять же отцом. Одежда была домотканной. Для этого выращивали лен. На хуторе у кого-то был ткацкий станок, и каждая семья по очереди брала его, и зимними вечерами женщины ткали холсты, из которых потом шили одежду. Нижнего белья не знали Но чтобы обработать лен, нимало надо было потрудиться. Помнит мама, как расстилали леи по полу и старательно его топтали, чтоб он был помягче. При этом поднималась ужасная пыль, но форточки в домах тогда не принято было делать. Как впрочем, и строить туалеты. Ходили «до ветру» за хату или чуть дальше, в ракитник. Не было на хуторе и бани, как не было их, по всей видимости, и в других деревнях Орловской области. Топили печи в зимнюю стужу соломою. Частенько, спасая от морозов, заводили в хату коров, овец и даже свиней. Спали, как правило, дети все вместе на полу, родители на печи или наоборот. На полу для сна сооружали полати — стелили на небольшом возвышении доски, а на них перины и одеяла. Электричества, paзумеется, не было. Пользовались для освещения керосиновыми лампами, Не переводились в хате вши и клопы. Особенно лютовали они во время военного лихолетья. Вся семья, кроме одной Татьяны, переболела тифом в то время.
К коллективизации в 30-е годы Роман отнесся недоверчиво, хотя казалось бы для такой бедноты колхозы — что спасательный круг для утопающего. Ничего подобного, оказывается мой дед жил не хуже, а лучше других! Потому что, когда наступила пора коллективизации пришли к Роману Потаповичу раскулачивать его. Забрали сундук с бабушкиным приданым и все запасы зерна и картофеля.
Что делать, не помирать же с голоду, Поехал Роман в Дросков жаловаться районному начальству, Начальство распорядилось — и все отобранное добро вернули Роману обратно. Но пришлось ему, чтобы избежать в дальнейшем подобных инцидентов, отдать в колхозное пользование, свой недавно отстроенный, добротный с деревянными полами, крытый железом, амбар. Из-за него, судя по всему и попал Роман в кулаки. Раскулачили в Стегновке и еще три двора. Тем повезло меньше, у них все отобрали, а самих сослали в Среднюю Азию.
Особого изобилия ни до коллективизации, ни после мать не припоминает, хлеб ели только ржаной. Белый хлеб, его еще называли ситным, поскольку муку для него тщательно просеивали через сито, ели только по праздникам, масло сливочного и сметаны не знали, варенья никогда не варили, заготавливали фрукты на зиму при помощи обыкновенной сушки и замачивания, чай и сахар заменяли мята и мед. Пожалуй, одного мяса было всегда в достатке, потому что держали много живности — гусей, индюков и кур.
В колхоз объединилось вместе со Стегновкой порядка 15 дворов. Работали, вспоминает мать, дружно. С посевной, уборочной справлялись, так правило, раньше соседей. С начала весны и до осени — все от мала до велика в поле. Запомнилась маме колхозная молотилка. Тогда комбайнов еще не было. Рожь обмолачивали крестьяне вручную, цепями Это была первая механизированная молотилка, Гремела она целыми днями на колхозном току, а бабы и подростки работали вокруг нее не покладая рук. Подавала мама снопы, но, видать, взрослые вязали их, и для девчонки-подростка тяжелы они оказались, помнит она как стало ей плохо. Запомнилось ей еще, как с утра до ночи вручную пропалывали они пресс.
Тем временем Вася закончил институт и направили его работать на Алтай, под город Бийск работать директором совхоза. Забрал он туда и двух своих сестер Настю и Тамару, Настя вышла замуж и осталась в Бийске Василия перевели а Башкирию, в Белебеевский район. Приехала Тамара к нему в очередной раз уже после войны со своей младшей сестрой Татьяной. Здесь она и всретилась с моим отцом.
Удивительно, но несмотря на то, что мой отец родился за тысячу верст от Орла, его история до смешного сказалась похожа на историю моей матери. Его дед попал в Башкирию точно также, как и дед матери не Оряовщину, тоже с Украины, только из-под Чернигова. Только жили они еще беднее и, если у отца моей матери да и у нее самой остался неприятный осадок на душе от начала коллективизации, то Кирилл Кириллыч (так звали моего друга по отцу) и его сын Иван (мой отец), как и все остальные из их тоже немалой семьи, встретились колхозы с воодушевлением. Видать, не водилось у них ничего такого, чего бы они, отдавая в общественное пользование, пожалели.
Хочу закончить свое повествование хеппи эндом: дети моих дедов-крестьян, мои родители, многочисленные дядья и тетки — все получили образование, многие высшее. И прожили они вполне цивилизованную жизнь. Вот и получается, что именно в годы коллективизации перед детьми забитых кабалой, изнурительного, малопроизводительного труда российских крестьян открылись перспективы новых возможностей, появился шанс начать новую жизнь.
|
